– Давай! Да мы и сами можем, без Макса, – добро в Даше победило подозрительность, она не может себе отказать в удовольствии побыть благородной. И провожает меня до класса. Хотя это уже лишнее. Макс, сверкнув глазами на прощание, чтоб я не зарывалась, уходит в соседний кабинет. У них алгебра. У нас русский.

Выдали тетрадки с проверенным изложением. Будем делать работу над ошибками. Моя тетрадка по русскому какая-то толстая. Я вытряхиваю из неё шоколадку. Что за новости? Это не русичка же сделала? Хотя она ко мне хорошо относится, но это чересчур.

Длинная узкая шоколадка, удобно прятать в пенале и отламывать по кусочку. Я подозрительно смотрю на Приходьку. Приходька опять жуёт бумагу с неясными целями. Я смотрю на него так долго, что цели жевания становятся ясны: Приходька скручивает изжёванный лист в продолговатую структуру, что-то ещё лепит, в конце концов получается небольшой бумажный прототип пулемёта. Ну то есть слепленная из мокрой бумаги штуковина не больше пальца, которую он ставит на парту и заставляет поворачиваться туда-сюда, а губами делает такие звуки, будто стреляет. Дурак. Надо ему подарить нормальный пулемёт, пусть расстреливает своих врагов не понарошку…

А какие у Приходьки враги? Разве что я. Только ко мне он так странно относится. Не считать же, в самом деле, врагами тех, кто колотит его на переменах, будто футбольный мяч. Колотить – это дело нормальное, обычные взаимоотношения людей мужского пола.

Я вспомнила КВН, который в прошлом году показывали наши парни на окончание учебного года. Они в одном из номеров взяли мячи, наклеили на них надписи «Приходько» и «Фатеев» и давай перебрасывать и бить об пол. Такая вот у них пожизненная физкультура с живыми снарядами. Сами пошутили, сами над собой посмеялись.

Пришёл Страшный. В самую последнюю минуту перед звонком. Хотя рюкзак его давно уже тут. Сел рядом и вроде бы не пялится на меня, но чувствую, что контролирует каждый взгляд. Ага.

– Это ты меня подкармливаешь? – говорю.

Изображает, что понятия не имеет, о чём речь.

Я отодвигаю шоколадку поближе к нему.

– Вот, ты потерял.

Он действительно теряется. Потом говорит:

– Спасибо. – И кладёт в карман. Ещё один дурак. Она же там растает в момент!

– Жрать хочется, – тоскливо говорю я. Страшный снова вынимает шоколадку из кармана. – Нет, не возьму. Сначала признайся честно, что ты мне её подсунул.

– Это я, – раскалывается Страшный.

– Ну и зря, – говорю я и начинаю шуршать фольгой. На что он надеется? Сначала шоколадка, потом цветы, потом предложит встречаться? Мы рядом смешно выглядим. Пара инвалидов. Люди, чего доброго, закидают нас камнями, чтобы не размножились случайно.

Страшный молчит и сердито рисует в тетрадке танки. Он этим занимается довольно часто, так что на задней странице уже целый парад Победы.

Я рисовать особо не умею, но сейчас думаю, что это может помочь. Помогает ведь это Страшному, а у него тоже нелёгкая ситуация. Я открываю тетрадь с конца и пытаюсь нарисовать шестерёнки на внутренней стороне обложки. Раз, другой, пятнадцатый. Чертёжник из меня никакой. Одна шестерёнка побольше, другая поменьше, с такой, как это назвать, крестовиной? И зубчики у неё мельче.

Кусочек я отломила, а оставшуюся шоколадку сохранила в пенале. Пока не буду наглеть, слишком уж громко шелестит фольга на таком беззвучном уроке. Все, как мышки, без единого звука правят ошибки в своих тетрадках, русичка ходит по рядам, смотрит, изредка комментирует. У кого-то внезапно бурчит в животе. Я прислушиваюсь, очень внимательно, обращаюсь в слух, как раньше говорили. Кажется, в животе бурчит у Приходьки.

– Волкова, правило перепишем в словарь или так и будем мечтать? – спрашивает русичка. Вот удивительно, как я так прислушивалась, бурчит или не бурчит в животе у Приходьки, а подход цокающих каблуков русички не расслышала.

Приходька точно хочет есть. Обед ещё не скоро. Да он и не всегда ест в столовой. Иногда там такие сосиски, что проще сжевать подошву собственного кроссовка, будет гораздо питательнее и вкуснее.

Я начинаю очень аккуратно, медленно, тщательно переписывать правило в словарик по русскому, чтобы занять этим побольше времени от урока. Пусть урок пройдёт быстрее. Каждая минута резиновая, тянется и тянется. Очень хочется залезть в телефон, про металлических тараканов почитать. Про Станислава Владимировича этого, который Карин, который кружок робототехники ведёт. Может быть, в мире что-то интересное происходит прямо сейчас. А я сижу, как дура, правила переписываю. Зачем вообще их переписывать, когда есть учебник? Русичка считает, что мы так лучше запомним. Поэтому «словариком» называется толстая тетрадь, что-то вроде конспекта изученных правил и словарных слов за несколько лет. Мы ещё даже в вуз не поступили, а уже конспектами замордованы.

– Волкова!

Бедная русичка, она никогда меня не видела такой рассеянной на её уроке, обычно-то я звёзды хватаю с неба и выпендриваюсь. Уж если есть где применить свои способности и нерастраченный потенциал мозга, так именно здесь. Я гуманитарий. Это диагноз. Единственный мой диагноз, который меня радует.

Звонок, наконец-то! Что будет делать Приходька? Следующим уроком литра. Можно остаться в классе, никуда не ходить. С другой стороны, он хочет есть. Может пойти прошвырнуться до автомата со снеками. С третьей стороны, не обязательно сегодня у него есть деньги.

Оказался четвёртый вариант. Приходька сегодня дежурный, он задержался в классе и стал стирать с доски. А все остальные выскочили с воплями. У автомата точно будет большая очередь. Какое-то голодное у всех настроение. Один Страшный выглядит сытым, засел за партой, литру читает. И русичка не ушла, вытащила из шкафа припасённое пирожное. Значит, в классе будет спокойно, можно не ждать всяких происшествий вроде драк и разбитых плафонов, а то у моих одноклассников бывают затмения разума.

Я подхожу к Приходьке, который пытается оттереть след с флипчарта. Кто-то вместо маркера для вайтборда использовал перманентный.

– Ацетоном надо, – говорю я.

– Знаю, – бормочет Приходька.

– Спроси ацетон у Михайловны.

– Она скажет, пусть будет пятно, это не критично.

– А тебе критично?

– Да.

Я иду к шкафу, стоящему у дальней стены класса, и без спросу лезу в нижний ящик. Михайловна не разозлится, ацетон – не запрятанные учительские печеньки, брать без спросу можно. Возвращаюсь с пузырьком к Приходьке.

Он берёт пузырёк с ацетоном и капает на губку. И зависает над этим пузырьком. Губы снова шевелятся. Я готова поклясться, что он пытается рассчитать, на сколько ещё дней хватит ацетона. Примерный расход, объём нескольких капель, объём пузырька, количество классов, посещающих кабинет… Всё, Приходьки для мира нет, Приходька считает в уме.

– Отвисни, эй! – я хлопаю в ладоши прямо у него перед лицом. – Хочешь шоколадку?